отправившегося в сторону Света Нового в поисках лучшей доли, – это вам не младенцы в птичьих клетках, конечно, как у Гарсиа Маркеса, но тоже, согласитесь, необычно.
Фата-моргана – морок, мираж – то, чего нет на самом деле. Но одновременно это еще и мечта, преображающая жизнь, делающая ее прекрасней, придающая ей смысл.
Мечта о личном счастье вдохновляет и сподвигает бедного цирюльника Сиксто Пастора Альсамору сперва на брак с девушкой, чьи родители категорически против такой партии для своей дочери, а затем – на переезд в далекую заморскую страну, где таки открыли тайну философского камня – научились превращать в золото обычную селитру, а значит, призрак голода и нищеты перестанет маячить над нежными головками его почтенной супруги и семилетней дочурки, в коих он души не чает.
Однако мечты о счастье общем, о социальной справедливости не дадут ему замкнуться в мирке своего собственного благополучия и уюта. В душе мирного парикмахера таится дерзкий карбонарий – отчаянный анархист.
Признаться, тут Сиксто Пастор здорово напомнил мне одного доктора из повести «Полковнику никто не пишет» все того же Гарсиа Маркеса, а еще почему-то техника-зубодера из романа «Старик, который читал любовные романы» Луиса Сепульведы. Впрочем, чему тут удивляться? Из шинели полковника Аурелиано Буэндии вышли все современные латиноамериканские писатели, а Луису Сепульведе Ривера Летельер и вовсе земляк.
Подобно одному из второстепенных героев «Фата-морганы», мальчишке-китайчонку Йемо Пону, копировавшему акробатические номера, подсмотренные им в бродячем шапито, автор мастерски копирует приемы мэтров – того же Гарсиа Маркеса, Астуриаса или Карпентьера. К примеру, довольно активную роль играют в повествовании животные – не как индивидуумы, но как часть стихии, активной биомассы, что создает фон, настроение, а то и на сюжет влияет. Вот тот же китайчонок рассказывает герою, только что прибывшему в город, про «жуткую стаю серых чаек, что однажды затмила все небо над городом на два с половиной часа. В полном молчании они летели на восток». Прямо асы Геринга какие-то, а не птицы!
Вы, конечно, спросите меня: похож ли поселок Пампа-Уньон (деревушка по нашим меркам – церкви-то нет!) на Макондо? Да это одна и та же точка на карте, не сомневайтесь! Вся Южная Америка – одно сплошное Макондо, за исключением Буэнос-Айреса и Монтевидео – городов, которые, по общему мнению, абсолютно европейские (видимо, завоеватели-конкистадоры попросту привезли их с собой).
В дальнейшем число параллелей и перекличек с другими – прежде всего латиноамериканскими – авторами будет только расти, что лично у меня не вызвало ни малейшего отторжения. Напротив, испытывал радость узнавания, как при встрече с хорошими старыми друзьями. Вообще же «Фата-моргана» оказалась на диво чудесным романом: вкусное, острое, пряное блюдо креольской кухни с разбросанными там и сям постмодернистскими штучками, за которые, полагаю, не в последнюю очередь следует благодарить переводчицу.
К примеру, что за «кичку» сеньор Альсамора укладывал своим клиенткам? Не ту ли самую, на которую призывал «сарынь» незабвенный герой народных песен Степан Тимофеевич – предтеча нашего цирюльника по борьбе за счастье трудового народа?
Не поленился покопаться в словарях и выяснил, что «кика (кичка, рога, колотовка, шамшура, увязка, шеломок) – древнерусский женский головной убор с рогами (сорока – без рогов, кокошник – с высоким передом)». Честно говоря, как ни силился, представить себе супругу бедного труженика чилийских селитряных приисков в кокошнике или, паче того, с рогами так и не смог.
А как вам своеобразная табель о рангах для… музыкальных инструментов от все того же Сиксто Пастора: «Ему всегда казалось, что если скрипка подобает слепым, аккордеон – цыганам, а гитара – ловеласам, то фортепиано – инструмент преимущественно аристократический». Как говорится, век живи – век учись. Вот и думай теперь, прежде чем отдать дитя в тот или иной класс музыкальной школы, кого хочешь получить на выходе: аристократа или, скажем, цыгана?
Жрица любви, поливающая землю пивом, слитым из недопитых накануне кружек, потому что «нет лучше средства приманить клиентов», заставила вспомнить сцену из фильма Эмира Кустурицы «Черная кошка, белый кот», где героиня землю у столба поливала, чтоб на нем радио лучше работало. Тоже, знаете, народное средство.
Любителей фонетических фокусов, безусловно, порадует та легкость, с какой бывшие подданные Поднебесной империи становились гражданами Чили: «Десятки китайцев по имени Лю Пи превратились в Лопесов, Ли Вонг получили фамилию Леон, а все Сан Чи бесповоротно сделались Санчесами. Угольщика звали Вонг Ца Ли, а потому записали Гонсалесом».
Отдельного упоминания заслуживают множественные описания любовных актов (какой же роман без любви, тем более что та в самом его заглавии заявлена!). Тут чилийский писатель не только самого себя превзошел, но и легендарного автора «Камасутры» Ватсьяяну за пояс заткнул. Причем описания у него – на любой вкус, цвет и даже возраст. Ибо этому прекрасному чувству, как известно, все покорны: и представители старшего поколения («Шумы хлопотливой любви»), и младшего («Это походило на битву двух слепых лангустов, над которыми бушевала буря стонов и сверкали молнии всхлипов»).
Тут следует наконец представить главных героев книги, коих автор и уподобил членистоногим ракообразным. Прежде всего, это уже упомянутая мной дочь цирюльника Голондрина дель Росарио – пианистка, благотворительница и просто красавица. А во-вторых, это некий Бельо Сандалио – лихой трубач и пьяница, удивительным образом (вот уж воистину выверты человеческого подсознания!) напомнивший мне Васю Пепеляева из повести Геннадия Головина «День рождения покойника». Неуемным своим оптимизмом, афористичностью, а также склонностью творчески преображать окружающую действительность.
Еще больше – тут уж и вовсе поди найди десять отличий – совпал Бельо с Гулякой из романа Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа». Но там, как говорится, сам бог велел: общий континент, схожие языки, близкие культуры.
Сандалио не заморачивается философскими вопросами, вроде того, что делать, если вы – ветеринар-стоматолог и на прием к вам пришел дареный конь. Он просто живет как живет, и единственная его проблема – чем бы промочить глотку, чтобы легкость бытия не была такой уж невыносимой.
Вместе с тем Бельо Сандалио не чужд поразительно точных наблюдений и метких высказываний, что опять же роднит его с Васей: «Зверей нужно остерегаться. В самую неожиданную минуту в них может проснуться человеческая природа». Ту же мысль он продолжит и подытожит в самом конце книги: «Человеческая природа страшнее звериной».
Под стать своему возлюбленному окажется и Голондрина – с тою разницей, что восприятие ее будет не столько умозрительным и рациональным, сколько чувственным: «Мне кажется, что смерть слишком велика, чтобы так быстро понять ее».
«За любовью – неизбежность смерти», – утверждал в заглавии одного
